«Чернобыль»

«Чернобыль» Козловского, разрабатывавшийся ещё до успеха знаменитого сериала, очень не хочется сравнивать с собственно проектом HBO. Будто бы осознавая, как часто люди будут проводить параллели между двумя этими историями, авторы неожиданно парируют любое возражение финальным диалогом. Карпушин спрашивает у товарища Валеры (Филипп Авдеев), кто виноват в аварии на реакторе, и получает, возможно, слишком удобный, но лаконичный ответ: «Люди». Разоблачительная патетика Крэйга Мэйзина сменяется каким-то смиренным гуманизмом, стремлением рассказать простую историю любви в непростых обстоятельствах.

Козловский выпрыгивает из костюма тренера и переодевается в обмундирование пожарного, но его герои не перестают быть откровенными лоботрясами. Что коуч Юрий Столешников, что кидалт Карпушин — идеальные, в общем-то, персонажи, если не учитывать их безответственность и самоуверенность. Повзрослеть, по Козловскому, можно, лишь когда весь мир рушится на глазах, уничтожая самое дорогое. Алексей-старший и Алексей-младший, его сын, не просто так носят одинаковые имена. Во-первых, это, понятное дело, яркая деталь, которая закрывает появившийся у зрителя вопрос о настоящем отце мальчугана. Во-вторых, что важнее, сравнение персонажа Козловского с ребёнком. В одной из сцен юный Лёша отправляется с друзьями заснять ЧАЭС на видеокамеру, но становится свидетелем жуткого взрыва. Он смотрит на огонь и разрушения с «пиитическим ужасом», а после, спустя несколько сцен, на катастрофу так же взирает и Карпушин. Чарующая магия аварии и разрушения, впрочем, воздействует не только на них: вояка Борис, попавший в самое пекло, прямиком к реактору, будто бы загипнотизированный, смотрит на радиоактивное пламя, пока его лицо медленно превращается в кровавое мясо. Козловский находит конструктивное даже в страшной катастрофе, ставшей катализатором зарождения отцовства и любви.

Жанровая часть «Чернобыля», связанная с самой катастрофой, создателям удаётся лучше всего. Все вокруг бегают, кричат, тушат пожары, спускаются в тоннели ЧАЭС, пока в это же время с неба наземь летят уже мёртвые птицы, а люди с обезображенными телами толпами падают замертво. Карпушин отправится на станцию аж несколько раз — в первый, чтобы «выбить» путёвку для больного сына в швейцарскую больницу, в последний — потому что Родина-мать третий раз просить не будет, да и, если вода попадёт к реактору, больше никогда не сможет. С фактурой фильма-катастрофы Козловский для своего опыта справляется неплохо. С тем, что за этой фактурой стоит, не справляется вовсе.

Движущая сила всего сюжета — не столько чернобыльская трагедия, сколько нужда Карпушина оправдаться, искупить вину. Он мечется между домом и ЧАЭС, больницей и штабом ликвидаторов, автобусом в Киев и пожарной машиной, которая довезёт его до тёмных радиоактивных коридоров. Мечется в этом смысле и сама история — вся какая-то рваная, скачущая и, что важнее, лишённая знакомого киношного героизма. Алексей, безусловно, герой, но не родины, а своей семьи. Даже с учётом финальной (читать — фатальной) вылазки к реактору подвиг свершается в отношении самого себя и близких людей. Синекдоха Козловского — не сотня лиц катастрофы, как это было в сериале HBO, а мелодрама одной семьи, которая оборачивается куцей любовной историей. Попытка интересная, но в словах сугубо жанрового сценариста Алексея Казакова («Горько 2!», «Побочный эффект») и молодой авторки Елены Ивановой не способная выйти за рамки эффектной катастрофы категории B.

Стильный ретро-Чернобыль, где все ходят в винтажных (по нынешним меркам) костюмах и слушают Boney M., сменяется инфернальными проходами в ЧАЭС, напоминающими локации из хорроров. Попытайся в этот рафинированный вылизанный хронотоп «впихнуть» проникновенную драму — получится неловкая игра на стыке жанров и эстетик. В «Тренере» Козловский выстраивал повествование куда ровнее, не бросаясь из крайности в крайность. В «Чернобыле» он, кажется, решает работать в стиле лучших — Тарковского и Миндадзе, — но пока получается только в стиле робких подражателей.