Предчувствие

Возобновив знакомство, талантливая пианистка Габриель (Леа Сейду) на званом вечере медленно прохаживалась по комнате с бонвиваном Луи (Джордж МакКэй). Где же они виделись раньше… Кажется, год назад в Риме. По крайней мере, в этом уверен Луи. Или в Неаполе, как считает Габриэль. Тогда, при первой встрече за несколько лет до того, она верила — грядет нечто разрушительное, что не оставит и следа от неё самой (чего уж говорить про любимых), теперь же, выйдя замуж за владельца кукольной фабрики, стала вполне себе буржуазно-счастливой. Но что-то вновь заставляет пианистку тревожиться, а разделить этот секрет с Луи оказывается утешительно приятно, ведь он готов ждать катастрофы вместе — пусть радость от такого общения в начале XX века, по меркам бдительного высшего общества, почти что адюльтер.

Катаклизм вскоре и вправду произойдёт, а возобновлять знакомство придётся как в 2014-м, так и в 2044-м годах, сколько бы ни приходилось убеждать себя — в этой жизни они никогда не виделись. Нецелованный инцел Луи примется караулить возле роскошного пентхауса на голливудских холмах перешедшую из незадачливых моделей в начинающие актрисы Габриэль. Более века спустя рандеву повторится в выхолощенном «завтра», где ради собственной эффективности люди очищают ДНК, часами обездвиженно валяясь в чёрной жиже, избавляясь тем самым от чрезмерных эмоций и чувств. Ласковый голос ИИ убеждает — будет не больно, стоит только сомкнуть глаза. Габриэль, согласившись на процедуру, всё равно сомневается, а мимолётно встретив в ночном клубе Луи, понимает, что хотела бы видеть его вновь.

Они могли бы когда угодно фланировать, погружаясь в смутные, как бывают потрескавшимися и нечёткими доставшиеся в наследство дагерротипы, воспоминания о былом. В прошлом году в Мариенбаде. Ведя в послевоенное время беседу о Хиросиме. Возвращаясь в 1966-й, пусть всего и на одну минутку. Обстоятельства совсем не важны, когда вас влечёт общая тайна. Если Ален Рене мыслил свои фильмы алгебраическими концепциями, вычерчивая на диаграммах треугольники, то Бертран Бонелло рвёт всё на кусочки. Картинка пару раз глитчево распадается на пиксели, баги и артефакты. Три параллельных таймлайна вдребезги разбиваются о лос-анджелесский асфальт, сродни упавшей на пол фарфоровой барышне, до того безмятежно красовавшейся на витрине магазина раритетных игрушек. Впрочем, жалеть сувенирную бедняжку не стоит, ведь всё циклично и повторяется снова — в разных пропорциях любви и смерти, эроса и танатоса. Она непременно когда-нибудь будет счастлива, а после вновь упадёт.

От новеллы Генри Джеймса «Зверь в чаще» остались рожки да ножки: позаимствовано вступление, видение исключительной угрозы, оскалившейся за ближайшим терновником, и пронзительное ощущение чувственного насыщения, дословно, как в первоисточнике: «но едва она заговорила, как брешь заполнилась». Бонелло идёт дальше в другую сторону от исповедального рассуждения о запоздалости и напрасно прожитой в страхе вечности, его «Предчувствие» буквально иллюстрирует бергсоновское представление о дежа вю, как «воспоминания о настоящем». Такой же поэтический алогизм. Томик «Искусства любить» Фромма, хулигански обёрнутый в бумажную обложку «Облачного атласа». Мы встречались? Кажется, да. Состоявшееся в прошлых веках знакомство — не только послеобраз генетической памяти, но и синонимичные истории, пересказанные в книгах, пьесах, песнях и фильмах. В 1910-м Габриэль идёт смотреть с Луи «Мадам Баттерфляй» и жалуется на несравнимо слабое исполнение, уступившее её первому, так впечатлившему просмотру оперы Пуччини. Актёры не могут повторить первоначальную постановку вплоть до жеста, как и мы — одинаковым шагом пройти по отдаленно знакомым нам тропкам событий.

Один из самых устрашающих обитателей этого кровожадного бестиария для Бонелло — будущее. В прошлогодней «Коме», будто бы послесловии «Предчувствию» (из-за пандемии съёмки «Комы» стартовали раньше «Предчувствия»), читалось авторское беспокойство по вгоняющему в болезненную-апатию пандемийному онлайн-бытию. Теперь же время нещадно сточило все краски. Грандиозно жертвенный романтизм сливочно-бежевых тонов 1910-го (этот сегмент снят на пленку). Потребительскую копоть горящих лос-анджелесских пальм 2010-х. К 2044-му у XXI века не осталось ни синдромов, ни неврозов, и за невозможностью механически удовлетворить чувственный голод от него предложено избавиться навсегда. Такое же эстетическое обесценивание сквозь века, только совсем иного порядка, Бонелло фиксировал в «Доме терпимости», показывая, что респектабельные салоны давным-давно деревянной трухой остались в прошлом, а несчастные девушки ныне торгуют собой на запылившихся придорожных пустырях.

Но главный зверь «Предчувствия» — любовь. Не важно, своя или чужая. Она выходит из спячки и рычит в груди, стоит только завидеть «жертву». Озлобившись, бьётся в тесноте и неволе. Выжидает неподалёку, рассчитывая разодрать тебя в прыжке, да так, что сам того не заметишь. Ноет, как историческая или генетическая травма. Скалится с культурного многообразия романов, ромкомов и мелодрам. Процессы её зарождения и навязанного Габриэль в фильме «эмоционального избавления» схожи: в моменте это и правда будет не больно, как сомкнуть глаза. Но, если в 1910-м любовь, как вышедшая из берегов Сена, потопом прошла по Парижу и судьбам Габриэль с Луи, заставляя последних барахтаться в водной невесомости, как жуков и прочих насекомых, загнанных в янтарный склеп, то более века спустя, лишившись чувств, для обоих велик риск остаться в гнетущем уединении посреди пыльно-футуристичных промзон.

Зверь может глядеть с портретов безумных мужчин, выставленных в роскошестве гостевого приёма La Belle Époque, или же бездыханным тельцем крысы, утонувшей в подвале фабрики, коснуться пятки Габриэль, предлагая вдохнуть в лёгкие воду и вместе с Луи присоединиться к этой безмятежности. В отличие от Джеймса Бонелло предупреждает своих героев о наступающих опасностях, выпуская голубей (символ, как известно, святого духа). Но их либо принимают за пресловутого зверя и истошно пугаются, либо равнодушно встречают раздавленными на дороге, беззаботно направляясь в дебри своих хромакейных «джунглей».

Цифровизация дотянется и до спиритизма, в разные декады Габриэль обращается то к гадалке, то к гипнологу, то к онлайн-провидице (появляется и Жюли Фор, в «Коме» исполнившая роль коуча-блогера), и до искусства — в 2014-м героиню заставляют разыгрывать рекламные этюды на фоне «зелёнки», поочередно переживая жестокое нападение и автокатастрофу. Грандиозность замысла Бонелло — доведённый до абсолюта мотив «кино, как маска, снятая с реальности». Люди для режиссёра уже не манекены в торговом центре, как полагалось в «Ноктюраме». Габриэль — не только музыкант, но и модель для кукол на предприятии мужа. Наши лица, такие же чистые и невинные, сходят при рождении с фабричного станка, со временем получая всё больше отметин времени. Какие-то модели получаются извечно радостными, другие — омрачёнными гримасой ужаса. Сейду — венец кукольной коллекции Бонелло, как писал Джеймс про подругу своего лирического героя, «её бледное, почти восковое лицо» будило в нём лишь смутно-приятные мысли. Прекрасная страдалица французского кино в концепции режиссёра — проводник великого любовного мученичества. Сейду снова плачет — ещё и ещё, словно до тех пор, пока не наберётся горестное озеро слёз, в котором Габриэль в очередной раз утонет. Экзистенциальный кошмар в её случае именно то, что всё повторяется — значит, вернётся и боль.

В извивах и петлях грядущих столетий куколок сменит пластическая хирургия (лечь под нож подумывает и Габриэль), по тем же лекалам нанося филлерные маски на лица настоящих людей. А в будущем появятся роботы, едва отличимые от тех homo sapiens, кто прошёл злополучную процедуру. Схожую рифму Бонелло проводит между фарфоровой куколкой и целлулоидом в начале прошлого столетия — и то и то было в том числе и средством запечатлеть образ любимого человека. Режиссёр стягивает оголённые нервы сути кино, любви и инстинктивного страха, заставляя зрителя ближе к финалу синхронно с Габриэль почувствовать подступающую истерику, задыхаясь то ли от избытка чувств, то ли от паники.

Без сантиментов музыку не напишешь. Мнительный романтик Бонелло «Предчувствием» манифестирует, что даже футуристичный эмоциональный аскетизм не сдержит истошного, почти животного воя. Зверь проснулся и весенней полон жажды. Одиночество — вот чего и вправду стоит бояться. В дни тягостных раздумий Бонелло предлагает танцевать, а лучше — поскорее возобновить судьбоносное знакомство.